Категорія: Интересное

Новости
США: консервативные лютеране создадут новую деноминацию

25.08.2010 12:36 Версия для печати

Нью-Йорк,  25 августа, ENI/Благовест-инфо. Консервативно настроенные члены Евангелической Лютеранской Церкви в Америке (ЕЛЦА) покинут деноминацию и создадут свою собственную – Североамериканскую Лютеранскую Церковь.

Поводом к этом послужило, в первую очередь, недавнее решение ЕЛЦА разрешать геям и лесбиянкам, живущим с постоянными партнерами, становиться пасторами. «САЛЦ» будет придерживаться вероучительных принципов, дорогих всем лютеранам – преданность учению Библии и лютеранскому исповеданию», – заявляют организаторы учредительной конференции САЛЦ. Встреча пройдет в штате Огайо 26-27 августа.

Либеральное отношение к гомосексуализму – не единственная причина, по которой консерваторы покидают ЕЛЦА, а только «один из симптомов», заявил Раян Шварц – один из инициаторов создания новой церкви. Он привел в пример встречу одного из местных синодов ЕЛЦА, на котором участникам было предложено несколько вариантов молитвы «Отче наш» на выбор, в том числе к Богу предлагалось обратиться, как к «Матери, пребывающей внутри нас». «Это уже близко к язычеству», – говорит Шварц.

Помимо ЕЛЦА в США действует еще одна крупная лютеранская деноминация – Церковь Синода Миссури, которая придерживается консервативной традиции. Отвечая на вопрос журналистов, почему он и его соратники не хотят присоединиться к этой деноминации, Шварц ответил, что они не согласны с «очень буквальным пониманием Библии», принятым в Синоде Миссури, а также с действующим в этой группе запретом на ординацию женщин.

По словам Шварца, 18 лютеранских приходов США уже приняли решение вступить в САЛЦ, и еще около 100 рассматривают эту возможность. ЕЛЦА, штаб-квартира которой находится в Чикаго, насчитывает 4,5 млн. верующих и свыше 10 000 приходов.

I

Однажды странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? Что станется со мной?»
II

И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, — ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!»
III

Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.
IV

Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, —
Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж,— он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.
V

Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.

От Достоевского – нынешним читателям

Знаток человеческих душ, христианский писатель Федор Достоевский, продолжает дарить нам свои чудесные переживания и мысли. Они ничуть не потеряли своей актуальности. Сменились эпохи, культуры, правительства, а человек все так же нуждается в Боге, любви, вере, сострадании. Мы предлагаем для современных читателей, постоянно занятых и спешащих, короткий, вполне читабельный, подарок от великого писателя. Не стесняйтесь своих чувств, не бойтесь слез и стыда, это все нужно, чтобы хотя бы в Рождество мы смогли вспомнить о тех, кто нуждается в нашей помощи и сердечном участии.

Это случилось как раз накануне рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.
Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. “Очень уж здесь холодно”, — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.
Господи, какой город! Улица, — ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, — вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, — и присел за дровами: “Тут не сыщут, да и темно”.
Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул!
И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. “Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!”
— Пойдем ко мне на елку, мальчик, — прошептал над ним вдруг тихий голос.
Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, — о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, — но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.
— Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! — кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? — спрашивает он, смеясь и любя их.
— Это “Христова елка”, — отвечают они ему. — У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… — И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у печек в приютах, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…
А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.

В середине 20-х годов молодой еврей пришёл к известному нью-йоркскому раввину и заявил, что хочет изучить Талмуд.
– Ты знаешь арамейский? – спросил раввин.
– Нет.
– А иврит?
– Нет.
– А Тору в детстве учил?
– Нет, ребе. Но вы не волнуйтесь.
Я закончил философский факультет Беркли и только что защитил диссертацию по логике в философии Сократа. А теперь, чтобы восполнить белые пятна в моих познаниях, я хочу немного поучить Талмуд.
– Ты не готов учить Талмуд, – сказал раввин. – Это глубочайшая книга из всех, написанных людьми. Но раз ты настаиваешь, я устрою тебе тест на логику: справишься – буду с тобой заниматься.
Молодой человек согласился, и раввин продолжил.
– Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой – с грязным. Кто из них пойдёт умываться?
У молодого философа глаза на лоб полезли.
– Это тест на логику?!
Раввин кивнул.
– Ну, конечно, тот, у кого грязное лицо!
– Неправильно. Подумай логически: тот, у кого грязное лицо, посмотрит на того, у кого лицо чистое, и решит, что его лицо тоже чистое. А тот, у кого лицо чистое, посмотрит на того, у кого лицо грязное, решит, что сам тоже испачкался, и пойдёт умываться.
– Хитро придумано! – восхитился гость. – А ну-ка, ребе, дайте мне ещё один тест!
– Хорошо, юноша. Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой – с грязным. Кто из них пойдёт умываться?
– Но мы уже выяснили – тот, у кого лицо чистое!
– Неправильно. Оба пойдут умываться. Подумай логически: тот, у кого чистое лицо, посмотрит на того, у кого лицо грязное, и решит, что его лицо тоже грязное. А тот, у кого лицо грязное, увидит, что второй пошёл умываться, поймёт, что у него грязное лицо, и тоже пойдёт умываться.
– Я об этом не подумал! Поразительно – я допустил логическую ошибку! Ребе, давайте ещё один тест!
– Ладно. Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой – с грязным. Кто из них пойдёт умываться?
– Ну: Оба пойдут умываться.
– Неправильно. Умываться не пойдёт ни один из них. Подумай логически: тот, у кого лицо грязное, посмотрит на того, у кого лицо чистое, и не пойдёт умываться. А тот, у кого лицо чистое, увидит, что тот, у кого лицо грязное, не идёт умываться, поймёт, что его лицо чистое, и тоже не пойдёт умываться.
Молодой человек пришёл в отчаяние.
– Ну поверьте, я смогу учить Талмуд! Спросите что-нибудь другое!
– Ладно. Два человека спускаются по дымоходу…
– О Господи! Ни один из них не пойдёт умываться!
– Неправильно. Теперь ты убедился, что знания логики Сократа недостаточно, чтобы учить Талмуд? Скажи мне, как может быть такое, чтобы два человека спускались по одной и той же трубе, и один из них испачкал лицо, а другой – нет?! Неужели ты не понимаешь? Весь этот вопрос – бессмыслица, как и вся твоя философия, и если ты тратишь жизнь, отвечая на бессмысленные вопросы, то все твои ответы тоже будут лишены смысла!

Если, опросить людей из разных церквей и составить среднестатистический портрет пастора, то он получиться таким как он описан ниже. Именно поэтому пасторы (христиане) должны руководствоваться не среднестатистическим мнением или голосованием, а только библейским учением. Мнение может быть привлекательным для большинства, но оно не верно и даже не реально для исполнения. А библейское учение может быть не удобным или даже не очень понятным для многих, но оно единственно верное для здорового строительства церкви и угождения Богу.
К стати эти простые размышления указывают на ряд черт, которыми должен обладать призванный Богом пастор – утвержденность в библейском учении и мужество в том, чтобы ему следовать, а не следовать мнению плоти.

Читайте ниже и улыбайтесь 🙂

Вот портрет идеального пастора:
Идеальный пастор проповедует ровно 12 минут
Ему 28 лет, но проповедует он уже 30 лет
Он работает с 8 утра до полуночи каждый день, но также и дежурит по ночам
Он часто осуждает грех, но никогда никого не огорчает
Он хорошо одевается, покупает хорошие книги
водит хорошую машину, щедро жертвует беднякам, и получает маленькую зарплату
В день он совершает 15 звонков семьяи из его церкви, посещает больных, и тех, кто не может выходить из дому, проводит все свое время евангелизируя тех, кто не ходит в церковь, и всегда, когда нужен, находится в офисе.
Он очень красив

(Jonatan Lamb. Inegrety: Leading with God Watching)

Приходит к отцу молодая девушка и говорит –
– Отец, я устала, у меня такая тяжелая жизнь, такие трудности и проблемы,
я все время плыву против течения, у меня нет больше сил… что мне делать?
Отец вместо ответа поставил на огонь 3 одинаковых кастрюли с водой, в одну
бросил морковь, в другую положил яйцо, а в третью насыпал зерна кофе. Через
некоторое время он вынул из воды морковь и яйцо и налил в чашку кофе из 3 кастрюли.
– Что изменилось? – спросил он свою дочь.
– Яйцо и морковь сварились, а зерна кофе растворились в воде – ответила она.
– Нет, дочь моя, это лишь поверхностный взгляд на вещи. Посмотри – твердая морковь,
побывав в кипятке, стала мягкой и податливой. Хрупкое и жидкое яйцо стало твердым.
Внешне они не изменились, они лишь изменили свою структуру под воздействием
одинаковых неблагоприятных обстоятельств – кипятка. Так и люди – сильные
внешне могут расклеиться и стать слабаками там, где хрупкие и нежные лишь затвердеют и
окрепнут…
– А кофе? – спросила дочь
– О! Это самое интересное! Зерна кофе полностью растворились в новой враждебной среде и
изменили ее – превратили кипяток в великолепный ароматный напиток.
Есть особые люди, которые не изменяются в силу обстоятельств – они изменяют сами
обстоятельства и превращают их в нечто новое и прекрасное, извлекая пользу и знания из
ситуации…