Горе наркомании – горе безбожья !

ОБРЕЧЕННАЯ ПЕРЕЖИТЬ СЫНА

За эти годы кошмара мы потратили семнадцать тысяч долларов. Продали машину, гараж, истратили все сбережения, отложенные на покупку дачи. Тогда, четыре года назад, мы были, можно сказать, очень состоятельной семьей. Муж занимался бизнесом, у меня тоже неплохо складывалась карьера. Теперь ничего этого нет… Деньги кончились, вещи продали, здоровья нет, остались лишь долги. И — все впустую. И я уже не верю, что кто-нибудь сможет ему помочь. Недавно узнала про коммуны, где наркоманы живут на полном самообслуживании: работают, готовят, убирают. Несколько лет — и они выходят оттуда нормальными людьми. Думаю, хорошо бы его отправить в такое место. Да и я за эти годы немножко отдохну. А с другой стороны — привыкну к хорошему, а вдруг потом он вернется — и опять… Наверное, я не смогу пережить это еще раз.

Мы долго ничего не знали. Он уже сидел на системе, а мы — ничего. Сейчас об этом пишут повсюду: как распознать, на что обратить внимание… Тогда ничего этого не было. Денег было много, они лежали по всему дому, он брал — никто этого не видел. Теперь я ненавижу эти деньги: может быть, если бы не они — ничего бы не случилось. Но ведь ни я, ни муж даже представить не могли себе, что это нас коснется: у нас же прекрасная семья, добрые отношения, никто не пьет, никогда скандалов не было. Боже, я как представлю, сколько еще родителей сейчас думают: нет, никогда нас это не коснется. Да поймите вы; это может коснуться каждого, любого! Я этого тогда не знала, и мы ни о чем не догадывались, хотя он, конечно, уже тогда изменился: стал резким, обидчивым. Но он ведь никогда не отличался простым характером. А однажды… К нам пришли соседи: кто-то измазал их дверь. И они обвинили сына. А он в ответ устроил настоящую истерику: кричал, ударил по двери кулаком так, что погнул стальной лист. Такого с ним раньше не было — я тогда уже заподозрила неладное. А потом посмотрела на руки и увидела дорожки…

Тогда он плакал, каялся. Сказал, что это даже хорошо, что мы обо всем узнали. Потому что он не может так больше жить, он хочет бросить, он уже должен дилерам кучу денег, а теперь, может быть, все изменится к лучшему. Но изменилось только к худшему. Теперь он воровал в открытую. Стоило мне оставить кошелек в прихожей -кошелек тут-же исчез. Он унес телевизор, два видеомагнитофона, мои драгоценности. Обманывал, конечно, говорил, что отнесет видеомагнитофон к другу, тот попросил переписать кассету. Врал все время. Они же постоянно врут, наркоманы, ни слова правды от них не услышишь… Как-то принес чужой музыкальный центр. Сказал, что у друга одолжил ненадолго, музыку послушать. А вечером позвонил папа друга, у которого он эту технику, оказывается, украл. Мы ее, конечно, вернули – а сколько не успели? А сколько человек просто не позвонили?

В общем, скоро вещи мы стали из квартиры увозить. Кое-что из золота я успела унести, свое обручальное кольцо. Обручальное кольцо мужа, правда, спасти не смогла – он нашел и утащил. А потом нам стали звонить те торговцы, которым он задолжал. С ним-то они уже не общались — бесполезно, а угрожали нам с мужем. Сын — в слезы: мама, спаси, меня убьют! Отдала ему золото, какое оставалось: все-таки не могла тогда допустить, чтобы он вот так погиб. Сама проследила за ним, вошла в подъезд, встала на площадку выше… Потом еще несколько раз выслеживала его, видела, как они туда приходят, на эту проклятую квартиру. Затем во дворе стала спрашивать, кто там живет, а мне сразу открытым текстом и говорят: а там бывшая медсестра, она наркотики продает. Вот так, в открытую, весь двор знает! Три раза я их в милицию сдавала. Три раза! И в местную, и в городскую… И ни разу их не смогли взять! Я думаю, не просто так не смогли: просто слишком многие имеют от этой наркоты. Слишком много денег. И никто не хочет их потерять. Все, буквально каждый готов воспользоваться нашим горем: и барыги, и милиция, и врачи. Всем нужны только деньги…

Два раза мы переламывались сами, дома. У него были ужасные боли, я такое видела только, когда моя тетя умирала от рака. Он ни минуты не спал за все это время, я пыталась колоть ему обезболивающие, но — без толку. А самое страшное, что хватало его после этого максимум на неделю. Потом прихожу с работы, вижу, у него опять глаза стеклянные. “Опять кололся?” – спрашиваю. “Нет, мам, что ты, я сегодня договорился насчет работы, завтра поеду устраиваться…” Но я-то вижу, что это опять их наркоманское вранье…

Лежали дважды в 17-й больнице. Это было ужасно. Больные там никому не нужны. Я платила врачу, только чтобы он не выпускал его из отделения. Я понимаю: медицина у нас нищая, но нельзя же так! За все время лечения у него ни разу не проверили печень — а у него уже тогда начались серьезные изменения. Ломку снимали сильнейшими психотропными препаратами, о современных лекарствах мы и не мечтали. После этого лечения у наркоманов начинается тяжелая депрессия, врачи об этом знают – но никаких бесед не проводят, даже психолога нет, в самом конце появился психолог, но – платный. В государственной больнице! Выгнали сына оттуда за то, что укололся. При этом пройти туда — не проще, чем в тюрьму, когда я приходила с передачами для него – меня обыскивали, разворачивали пакеты, открывали коробки, осматривали буквально все. А наркотики в отделение все же кто-то проносил, и не однажды. Как, хотела бы я знать?.. Впрочем, они могут это делать с просто дьявольской какой-то изобретательностью. В одном из центров, где мы лежали поз- же, был такой случай: одна из девушек, пришедших на лечение, принесла наркотики в себе и раздавала всем желающим. Так чтобы только пройти туда, надо заплатить 4000 долларов – посторонних не пускают, а лечение стоит именно столько. И все это из-за маленькой группки в 28 человек. Просто чтобы не выпустить их из этой системы…

Кодировались мы в центре “Дар”. Деньги потратили, эффекта никакого, не кололся один день. Потом как-то, в порыве откровенности жаловался мне : ” Мам, ты даже не представляешь, как это тяжело. Идешь по улице домой, смотришь на дома и думаешь только об одном: вот здесь барыга живет, он даст в долг… Вот этот тоже даст…” В общем, собрали мы деньги и поехали в Бишкек, в центр Назаралиева. О нем очень хорошо писали в рекламе, но нигде не было написано, что лечение стоит больше 5000 долларов и дополнительно надо платить буквально за все. С нас – и с других – тянули деньги за каждый анализ, за каждый осмотр, пугали тем, что провести процедуру не смогут, потому что у него проблемы с печенью (а они есть у всех наркоманов), высокое глазное давление… Намекали, что отправят домой, говорили, что не каждый организм справится с этим лечением — но когда деньги платились, на те же процедуры врачи соглашались без звука! За время нашего пребывания там только одна женщина ничего дополнительно не платила – она продала квартиру, чтобы отвезти сына в Бишкек, и было ясно видно, что взять с нее уже совсем нечего. Я заплатила за глазные капли – пятьдесят долларов, заведующему отделением – еще пятьдесят, и сто – лечащему врачу. После этого нам наконец-то сделали стресс-шок…

Потом уже я узнала, что это лечение считается очень жестоким, что после него на сына не действуют лекарства, что после нескольких стресс-шоков может начаться воспаление мозга… Но для нас было главное — что оно оказалось действенным. После Бишкека сын не кололся почти полтора года – это чрезвычайно большой срок, мне потом об этом говорили все — и врачи, и такие же, как я, родители. Тогда мы жили по-человечески в последний раз: сын восстановился в институте, у него появилась девушка, они жили семьей. Потом, когда он опять сел на систему, она, конечно, от него ушла. Я ее ни в чем не виню, наоборот: ведь если бы она осталась, его бы не спасла, и скорее всего сама бы села на иглу. А нормальных ребят много, и пусть она живет счастливо…

Я до сих пор себе не могу простить одну вещь: когда мы уезжали из Бишкека, нам сказали, что эффективнее всего будет приехать через год и повторить стресс-шок. Год заканчивался в сентябре, а в августе случился кризис. Мы уже не были ни богачами, ни просто преуспевающими людьми, и найти еще 5QOO долларов на поездку просто не смогли. Обсуждали это с сыном — он тогда не кололся и успокаивал меня: “Мам, да не волнуйся ты… Я больше к этой дряни не притронусь ни за что. Зачем лезть в долги?” Я бы, конечно, заняла деньги — но занимать было уже негде и отдавать — нечем. Но теперь я думаю: лучше бы я продала квартиру, но отвезла его туда опять, может быть, сейчас он бы жил нормально. Прошло еще месяца три – зимой он уже опять кололся… Предложили ему в институте, я знаю. Он еще пока учился, все время возмущался: “Ну у нас прямо в туалете народ колется!” Но я институт не виню — виноват прежде всего он сам…

Лежали мы в клинике “Кундала” у Маршака. Именно тут мы выяснили, что сына не берут лекарства. Мне очень понравилась и клиника, и методы, но после нее он продержался только 21 день. И опять никто в этом не виноват. Ведь лечение рассчитано прежде всего на тех, кто хочет вырваться, — а он еще до этого не дошел. Когда его спрашивают, что бы он предпочел: вылечиться навсегда или иметь столько денег, чтобы хватало на героин на всю жизнь, — он выбирает деньги… Говорят, что, чтобы захотеть вылечиться, наркоману нужен сильный стресс. У него был стресс – когда я, после очередного его срыва, пыталась покончить с собой. Но наркотики сильнее меня…

Сейчас он опять в больнице. Но его обещали не сегодня завтра выгнать за плохое поведение. Он то кричит, то матерится, устраивает скандалы. Фактически он за себя уже не отвечает – ему уже больше нужен психиатр, а не нарколог. Его бы в какую-нибудь закрытую клинику, типа бывших ЛТП. Потому что наркоманов, я уверена, надо лечить принудительно – как, к примеру, недееспособных сумасшедших. Ведь эти люди отвечают за себя еще меньше, а опасность для общества от них — больше.

Я ненавижу телевизор. Показывают наркоманов – чистеньких, прилично одетых, девочки в мини… Бред все это. Страшный и вредный. Мой сын похудел за эти четыре года на двадцать килограммов. Был высокий, красивый парень — теперь весит 60 килограммов, живые мощи. Ходит уже несколько месяцев в одном и том же — не гладит брюки, не стирает носки. Да что там носки – он несколько месяцев не мылся! Кожа в язвах… А ему все равно: наркотик — это же анестезия, боли он не чувствует, а внешний вид ему безразличен. С женщиной он за эти годы жил лишь однажды, после Бишкека. Какой секс, что вы! Он импотент. Да и не нужно ему это. Интеллект на нуле, за свои слова не отвечает – полусумасшедший, полутруп.,. Уже много месяцев он – вор. Снимает по ночам колеса с машин, тащит магнитолы. Продает потом на рынке. Они все воры, а девчонки – проститутки. Я не знаю, как об этом рассказать. Почему по телевизору показывают любовь наркоманов? Это вранье. Пусть лучше покажут ломку, язвы, рваную одежду и обувь, жуткую худобу, пустые квартиры…

Недавно мы переехали от него. Когда он начал выносить уже носильные вещи, мои пальто, шубу… В конце зимы продал свою дубленку, ходил в каком-то отрепье. Больше я ему покупать не буду — все равно уйдет к барыгам. В чем он будет ходить зимой – не знаю, если конечно, доживет до зимы…

Оставили мы ему один телевизор. Не надо было, конечно, все было ясно, но он так меня умолял: “Ну мам, мне хоть иногда кино посмотреть, а то тоскливо…” Я не выдержала. Через два дня телевизора уже не было. Осталась мебель старая, некому позариться, плита и холодильник — я уверена, что через пару недель их там не будет. Привозила ему хлеб, пельмени -он же по неделе не ел! Денег ему дать нельзя — я знаю, где они окажутся. А на героин я работать не буду, барыг обогащать не буду. Хоть и верю: не пойдут им впрок эти проклятые деньги. Жизнь все расставит по местам — не дети их, так внуки сядут на иглу, все из дома вынесут, что они на наркоте нажили…

Я не верю ему. Ни капли не верю. Не верю, что хочет лечиться, не верю, что сможет выбраться. Я знаю, что он умирает. Но я не могу его бросить. Я так его люблю, как, наверное, не любила в детстве. Все от него отвернулись: друзья ушли, девушка ушла, дед с бабкой не хотят его видеть. Даже отец на нем поставил крест. А я не могу его оставить. И буду пытаться его вытащить, сколько смогу. Одного боюсь: что с ним будет, если я умру? Он тут же продаст квартиру, станет бомжем, никто не даст ему куска хлеба… Родители не должны мечтать о том, чтобы пережить своих детей. Но, может быть, так будет лучше для всех…

Екатерина МЕЛИЦКАЯ, “МК”