Колсон об истине и современной церкви

Церковь и истина

Отклонение от истины исторической христианской веры в европейских и основных американских церквях влияет даже на серьезных, ортодоксальных верующих. Молодое поколение евангельских христиан в быстрорастущих новых церквях, или «постмодернистское христианство», поднимает ряд важных вопросов. Молодых лидеров раздражают церкви, которые, обладая значительными ресурсами, оказывают мало влияния. Они видят, что евангелические общины все больше и больше впадают в западню «культурного христианства». Слишком многие из нас, — говорят они, — уверены в том, что христианство заключается в интеллектуальном согласии с планом спасения как средством обеспечения нашей вечной участи, вслед за которым следует посещение богослужений до конца наших дней. Это, воистину, — вера без дел, которую Иаков назвал мертвой. В этом отношении молодые евангелисты совершенно правы, и мы можем у них поучиться.

Новые церковные лидеры хотят восстановить истинное библейское видение, согласно которому Божья роль в истории заключается в искуплении всего творения. Иисус Своим служением, смертью и воскресением провозгласил установление вечного Божьего Царства. Христианская жизнь требует не просто согласия со значимостью Христа, но нашей готовности присоединиться к Христу в исполнении Его миссии. И с этой точкой зрения я полностью согласен.

Однако здесь есть одна загвоздка. Эти евангелисты служат молодым людям, сформированным нашей постмодернистской эпохой. Поскольку фундаментальное убеждение постмодернистов заключается в том, что познать истину невозможно, сегодня молодежь противится прямой демонстрации христианской веры и ее этического подтекста. В результате некоторые молодые евангельские лидеры начали акцентировать внимание на практической жизни и методиках косвенного свидетельства. Для их богослужений характерно использование иллюстраций из реальной жизни, обилие визуальных (зачастую — мультимедийных) эффектов, современная музыка и открытое приглашение к дискуссии. По сути, в этом нет ничего плохого; за тридцать лет поездок по тюрьмам мира я повидал все мыслимые способы проповеди Евангелия в каких угодно обстоятельствах.

Тем не менее, понимать образ мышления аудитории вовсе не означает подстраиваться под него, — особенно, за счет донесения истины. В рамках преимущественно конструктивного молодого церковного движения существует группа, известная как «новое сообщество».⁵ Боюсь, некоторые из ее лидеров сами стали пленниками постмодернистского скептицизма. Они считают, что традиционная апологетика, которая слишком сильно опирается на «модернистское» мышление Эпохи Просвещения, — это не более чем «сухие, пыльные доктрины». Часть из них уверена в том, что Церкви следует отказаться от доктринального учения (и даже от Библии, по мнению ряда новых лидеров) ради представления христианства в виде большой исторической картины, в которой могут обрести смысл все наши личные истории и жизненный опыт.

Подобная концепция церковной жизни и отказ от преподавания доктрин не ведет ни к чему иному, кроме утверждения агностицизма — учения о неспособности познать истину — внутри самих церквей. Кроме того, она дает нам удобный повод не касаться тех неприятных вещей, о которых иногда должна говорить любовь.

Существуют и другие потенциальные угрозы. Когда жизнь церкви ограничивается лишь постоянным диалогом, в ней быстро возникает культ лидеров, поскольку только они обладают полномочиями приспосабливать дискуссии под свои собственные планы. С другой стороны, если вера базируется на истине, то кто угодно может призвать лидера к ответу.

Хотя распространение в евангелическом мире «культурного христианства» — это, несомненно, постыдный факт, диагноз проблемы, поставленный постмодернистским христианством, оказался неточным. Христианское вероучение становится сухим и пыльным только для тех, кто не принимает его посредством живой, действенной веры. Заявление о том, что Бог во Христе стал человеком, на первый взгляд просто возмутительно. Воскресение же — это или величайшая из всех когда-либо навязанных человечеству мистификаций, или уникальное, разрывающее оковы, попирающее смерть событие, в истинность которого верят христиане. Как пишет Дороти Сэйерс: «Эта догма — настоящая драма».⁶ Если же евангелический мир угодил в западню культурного христианства, заменив истину терапией и создав веру для хорошего самочувствия, то неудивительно, что он утратил драматизм величайшего события в истории человечества. Решение заключается не в отказе от вероучения, а в том, чтобы снова вдохнуть в него жизнь.

Такая неприязнь к доктринам привела к тому, что некоторые постмодернистские христиане приняли на вооружение мантру: «Меньше учений, больше дел». Но подождите! На протяжении более тридцати лет движение под названием «Тюремное братство», и я вместе с ним, несут Евангелие в тюрьмы, демонстрируя преображающую силу Христа, которая способна превратить в святых даже самых отъявленных грешников. Никто не сможет оспорить ценность этих дел. Однако, если учение, в которое я верю, неверно, то все мои усилия совершенно неуместны. Я не могу быть уверенным в том, что мои дела, какими бы они ни были благородными, действительно хороши. Именно вероучение побуждает меня к исполнению дел, когда я отправляюсь в самые гиблые места на свете, и только оно дает мне послание для проповеди. То же самое справедливо для любого христианского движения, в основе которого лежит вера.

В процессе моего непрекращающегося диалога с молодыми евангельскими лидерами я неоднократно поднимал вопрос об истине, на что мне отвечали, что истину можно познать, только открыв для себя воплощенную истину, то есть, Самого Христа. Однако без апостольского учения и Библии мы не сможем узнать, кем является тот Иисус, Которого мы для себя открыли.

Здесь не может быть и противопоставления. Когда известный богослов Тимоти Джордж сидит за своим рабочим столом, повернув голову в одну сторону, он видит портрет прославленного мученика Уильяма Тиндейла, который боролся за то, чтобы принести Библию в народные массы. На противоположной стене кабинета Джорджа висит красивая картина, изображающая Христа на кресте. Тимоти указывает на портрет Христа, как на Воплощенное Слово, а затем — на портрет Тиндейла, как на защитника написанного Слова. Однако он тут же уточняет, что это — одно и то же Слово. Мы не можем отделить Иисуса от произнесенного Божьего откровения.

Когда Иисус становится заложником личного опыта, Он быстро вырождается до смутной, мистической фигуры, одобряющей наши желания. Представить Иисуса без вероучения —то же самое, что создать образ некоего абстрактного спасителя, пусть и учителя нравственности, не более авторитетного, чем Конфуций. Вот почему я уверен, что сегодня вопрос истины и возможности ее познания — самый важный для Церкви и, возможно, — для всей культуры в целом.